Агит-смех
Агитация пользуется всеми средствами: пафос и шутка, огненный клич и ирония, пламень страсти и свист сатиры находят свое место в арсенале агит-кампании. Мы рассматриваем здесь агитку эпохи гражданской войны, так как в горниле этой последней выковали свои формы демьяновские призывные агит-стихи; здесь громче всего гремел его смех; здесь в огне войны отливались ликующие строфы страсти, борьбы и победы.
Разутая, раздетая, голодная страна с нищей (материально) армией дралась, упорно сражалась и победила, ибо, нищие припасами, мы были богаты духовно, и ярость наша была неукротима. Вот эта бодрость, потоки коей ключом взмывали из недр рабочего класса, из авангарда его, из железных рядов партии большевиков, эта бодрость омывала страну живою водою и дивным образом залечивала, наши бесчисленные раны. Партия показала невиданные чудеса организационных достижений; партия была тою внутреннею пружиной, которая создала Красную армию, воспитала ее и водила к победам. В армии было к концу гражданской войны 7000 ячеек, где работало более половины всех членов партии республики. Одной из важнейших задач коммунистов была задача политического просвещения армии, состоявшей на девять десятых из крестьян. При таком социальном составе становится ясным все значение политпросветработы. Клубы, театры, газеты, листовка, плакат сопровождали наши боевые части бессменно, и часто в сфере боя можно было видеть спешно подготовляемую инсценировку, а в передовом обозе — театральный реквизит.
Уменье поддержать бодрость нашего красноармейца, во-время и в меру с ним пошутить, развлечь его, дать ему освежиться смехом — было одним из оружий наших. И это оружие себя оправдало. Вот почему так ценили Демьяна Бедного, любимца действующей армии, поэта, чей громовый смех веселым эхом перекатывался в лагерях, в походе, в казармах, в самые тяжелые дни, на самом тяжелом месте.
Смех — могучее орудие организации, а Демьян — несомненный мастер смеха. Разве вы не слышали, как хохотали наши герои, разбирая фронтовую песню «Танька-Ванька»? Находились тупицы, которые полагали, что смеяться в те годы было равносильно контрреволюции. Только Демьян понимал все значение бодрости в тяжелую годину. Создать праздничное настроение, заразить им, взволновать смехом надежды в голодной, вшивой обстановке, в дни серьезной внешней опасности, когда малодушие шевелит свои скользские щупальцы, когда дух оцепенения опаснее, чем боевое поражение, — великая заслуга.
Смех имеет глубокую общественную функцию, а проявления этой последней настолько разнообразны, что уложить их в какие-либо классификационные рубежи дело трудное. По крайней мере, никто этого еще не сделал, да и попыток было немного.
Смех бодрит и освежает, он же успокаивает. Смех парализует симпатии и сочувствие. Смех уничтожает, низводит с пьедестала. Смех в гротеске, в уродливой гримасе заостряет и проявляет, а то, что ранее было заметно лишь изощренному глазу художника, становится всеобщим достижением. Смех рождает интимность в среде смеющихся и вражду к объекту насмешки. Смех веселит и вызывает злобу, смех — это могучее общественное орудие: разностороннее, быстро действующее, гибкое и неиссякаемое.
Вызвать смех по поводу какого-либо лица значит снизить это лицо. Комическое положение дискредитирует. Ореол, которым был окружен осмеянный, рассеивается. Рельефнее выступают недостатки. Стушевываются те качества, которые доселе казались достоинствами. Задача автора достигнута: мы понемногу свыкаемся с мыслью о ничтожестве персонажа, который доселе нами воспринимался как нечто достойное уважения или страха и т.п. То же в полной мере относится и к вещи или к событию, процессу. Если тот или иной предмет или явление представить комичными, то они уже не вызывают ни страха, ни восхищения, и обаяние тает, как дым...
Осенью 1919 года на Ленинградском фронте Юденич выдвинул против нас невиданные чудовища — танки. Эти слепые драконы немедленно породили легенду о своей неуязвимости. В стране слабой техники танк не мог не поразить воображения крестьян-красноармейцев. Началось паническое отступление перед диковинным врагом. Надо было быстро дискредитировать устрашающее чудовище. В войсках велись беседы о свойствах танка, о его положительных сторонах в бою и о его уязвимых слабостях.
Тут же Демьян пустил свою песню «Танька-Ванька». Песня построена на принципе снижающего контраста, параллельного противоречия, пародии. Крестьяне-армейцы уже сложили свои мнения: танк — это сказочное диво, оно-де сокрушает все на своем пути, и его не берет ни пуля, ни штык... Песня Демьяна должна пленить очарованием контраста: она противоречит общераспространенному мнению, она находится с ним в органической коллизии, она выпрямляет кривую настроения. Эта песня типичная агитка, и хорошая агитка. Вот ее запев, так сказать, увертюра:
Танька козырем ходила,
Пыль по улице мела,
Страх на Ваньку наводила,
Форсовитая была.— Ванька, глянь-ка: Танька! Танька!
Подступиться — думать брось.
Расхрабрился как-то Ванька.
Танька, глядь, копыта врозь.
Взрыв смеха. Настроение создано. Веселая, бодрая, соленая песня. Гремит радостно сердце. Какой юноша не грезит о победах над сердцами красавиц...
Последующие куплеты поют о том же Ваньке-размолодчике, но объектом побед становится уже «танька» с малой буквы, танк. В тождественных почти выражениях молодецки и запросто устанавливается теперь близость Ваньки с танькой (танком), как в зачине это было сделано с красоткой Танькой. От знакомого — к незнакомому, от близкого — к далекому, от простого — к сложному перекидывается мост, и страшное чудовище обертывается иным своим ликом; оно не всегда неуязвимо; спокойно: давайте-ка поговорим вместе, —
Таньке ходу нет в болоте.
Не пойдет она в снегу...
Ребята распевают плясовую с разгону: начало-то ведь совсем свое, родное: в каждом селе водится своя гордая красотка, и в каждом селе поется о ней песня. А когда веселый разбег и зачинный смех внесли успокоение, тогда пора развенчать легенду о всемогущем танке:
Танька тож не без осечек,
Таньке люб не всякий грунт.
И завзятый человечек
Подорвет ее в секунд...
Смех взрывается в самом начале, на втором куплете смехом открывается агитационная песня; все ее значение в этом остроумном вступлении. Гордый, недоступный объект — правда, подставной — повергается в комически беспомощное положение. Первая задача достигнута; но тут немедленно подставляется иной объект (под тем же паспортом), и вся взбодренная энергия смеха и пренебрежения опрокидывается на него, на этот второй объект, составляющий главную цель агитационного предназначения. Танк предстал перед красноармейцами не в мистическом ореоле «грозы и бури», а в жалком образе косной, неловкой машины. Жуткое оцепенение и мертвящий страх сменились активным любопытством к хитрой разновидности броневика. А этот последний ведь старый знакомый... На безымянную агитацию коллективного труса ударила контр-агитация дерзновенного пролетарского поэта, и победа осталась за ним. В сущности, в танке, как в таковом, ничего комического нет. Ни в конструкции его, ни в боевых его функциях нет ничего такого, что могло бы вызвать смех. Комическое вызывается поэтом с определенной целью унизить. Если объектом осмеяния — как в данном случае — избирается неодушевленный предмет, то эффект остроумия ограничивается снижением его значения. Иное дело, когда фантазия смешного поражает лицо или группу лиц. Тогда результаты остроумия несравненно богаче, а своеобразная игра идей у мастера смеха приобретает свой истинный характер. Смех — явление общественное и сугубо человеческое. Смеяться в одиночку скучно. Чем больше народу смеется, тем смех значительнее. Суть в том, что и в обиходе и в литературе смех — если это не зубоскальство — обычно предназначен для известной группы лиц. Смеющиеся отграничены от прочих: эти последние не участвуют ни в веселой насмешке, ни в злой улыбке. Сатира Салтыкова вызывала сочувствие лишь у радикально настроенной публики: полиция не разделяла восхищения поклонников таланта Щедрина. Смех раскалывает общество на два лагеря: смеющихся и осмеянных. Эти последние едва ли примут охотно участие в весельи первых. Мне пришлось наблюдать нашего классового врага, присутствующего на веселом чтении стихов Демьяна Бедного: это была жуткая картина. Предающиеся смеху отделены от объекта осмеяния каким-нибудь признаком, будь то признак бытовой или национальный, или областной, или профессиональный, или классовый и т.п. «Тверитяне-ряпушники», «Новоторы-воры», «Кашинцы-водохлебы», «Ты чей, молодец?.. Зубчевский купец. А где был? В Москве по миру ходил», «Пошехонцы за семь верст комара искали, а комар на носу», «Шуйский плут хоть кого впряжет в хомут», «Кострома — блудливая сторона», «Симбирцы-гробокрады», «Хоть кадило, да деньгу бьет», «Плотнику копейка — подрядчику рубь», «Портной на грош украдет, а на рубль изъяну сделает», «Ловцы рыбные — люди гиблые» и т.п. Когда смеющиеся потешаются над глупым, то себя они глупыми не считают. Туляки издеваются над рязанцами; украинцы — над «кацапами»; великороссы — над «хохлами»; европейцы — над «янки»; светские — над попами; маляры — над пекарями; крестьянин создает побасенки по поводу глупого барина; баре сочиняют анекдоты о мужике и пр. Когда французская буржуазия XVII века хохотала в театре Мольера, где выводилось аристократическое дворянство на позор и посмешище, классовое отграничение проявлялось очень заметно: зрители театра вступали иногда в рукопашную. Демьяновский смех — это смех классовый: пролетариат смеется! Пролетарий хохочет; веселье его гремит победой. Рабочий радуется, он издевается над извивающимся буржуем, он подсмеивается над испугом обывателя... Ему весело. Ему смешно. А классу-врагу тоже смешно?.. Нет. Когда буржуазия ликовала под Колчаком и Деникиным, рабочий класс и крестьянство не участвовали в этом весельи. Класс против класса и смех против смеха. Демьяновский смех — это вибрация рабочих грудей, пролетарских легких. Чем шире круг лиц, для которых творит автор смешного, тем смех громче, а чем смех громче, тем он веселее: смеяться хорошо в компании. Если аудитория смеха насчитывает миллионы рабочих да десятки миллионов крестьян, автор смеха достоин у венчанья в звании великого поэта. А. В. Луначарский в своем призыве «Будем смеяться» пишет так: «Самым лучшим смехачом нашим является Демьян Бедный, но он немножко одинок в этом отношении». Анатолий Васильевич хочет этим сказать, что Демьян Бедный не нашел подражателей в своем мастерстве, что он один, как мастер, он единственный наш смехач, т. е. только он один и может вызвать смех; он един и незаменим, он — маэстро, неподражаемый и непревзойденный. Но смех его находит миллионноголосый отклик, и здесь он не одинок. Он одинок среди артистов, но коллективен, соборен, массов среди приверженцев, читателей, слушателей, потребителей. Мастер комического не может творить, если он чувствует себя одиноким, да и социальный заказчик не может быть в этом случае доволен. Демьян Бедный, пишет для миллионов, для десятков миллионов, для рабочих, для крестьянской бедноты, для мужичка-середнячка. Он лишь зачинатель смеха, а дальше раскаты его откликаются эхом в далеких лесах, на высоких горах и, ширясь, как снежный ком, они сострясают дедовское былье, рушат старину, расчищают новь для рабочего строительства. Революционно-комическая фантазия поэта беспримерна, и вся она отдана беззаветно и безраздельно рабочему классу.
Враг оценил эту агитационную силу Д. Бедного; ненависть к нему, казалось, сосредоточила в себе, как в линзе, всю злобу белогвардейщины. Какое ликование вызвало в белом стане сообщение о мнимой смерти поэта! Приводим телеграмму:
«В Полтаве расстрелян Демьян Бедный, известный большевистский поэт-пропагандист, собиравшийся, но не успевший бежать в поезде военного комиссара. Будучи захвачен в плен, он понес заслуженную кару... за свою предательскую деятельность по развращению народных масс и за оскорбление христианства». (Телеграмма белогвардейской ростовской газеты «Жизнь» 1/14 августа 1919 года).
Собственно, был повешен Демьян Бедный, да только не тот. На Украине в тылу у белых действовал партизанский отряд. Предводитель его, зная популярность Демьяна среди крестьянства, назвал свою дружину отрядом имени Демьяна Бедного. Когда командир отряда был схвачен, его немедленно повесили, радостно оповестив в прессе о смерти Демьяна. Ликование было безмерно, искренне... но преждевременно. Белые очень высоко ценили талант Демьяна, боялись его, ненавидели острой ненавистью и скрежетали зубами, когда демьяновские листки сыпались с лихого большевистского аэроплана. Однажды белые заняли поселок. Солдаты, пообедав в покинутой квартире, завели хозяйский граммофон. Каков же был их восторг, когда они нечаянно набрели на пластинки, напетые демьяновской агиткой. Эти пластинки стали их самым любимым лакомством. Граммофон стал походной принадлежностью. Чтобы избежать кары, солдаты завешивали своими шинелями укромный угол и всласть отдавались подпольной демьяновской пропаганде. Как сладостно трепетал солдатский заглушённый смех и как он был страшен!
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |