Язык агитки

Язык Д. Бедного должен стать предметом изучения. Поэты и писатели наши и заграничные — речь идет о революционных писателях — должны учиться у Демьяна, как вести беседу с трудящимися массами. Эстетам, разумеется, язык демьяновский не нравится, и — что странно! — у нас в наличии имеется свой советский, «красный» снобизм, чья взыскательная рафинированность устремляется в излом.

Советский сноб живет. А снобу сноб сродни.
Но надобно бежать от этой западни.
Наш мудрый вождь, Ильич, поможет нам и в этом.
Он не был никогда изысканным эстетом.
И, несмотря на свой — такой гигантский — рост,
В беседе и в письме был гениально прост.
Так мы ли ленинским пренебрежем заветом!
Что до меня, так я позиций не сдаю,
На чем стоял, на том стою
И, не прелыцаяся обманной красотой,
Я закаляю речь, живую речь свою,
Суровой ясностью и честной простотой.
Мне не пристал нагульный шик:
Мои читатели — рабочий и мужик.
И пусть там всякие разводят вавилоны
Литературные советские «салоны», —
Их лже-эстетике грош ломаный цена.
Недаром же прошли великие циклоны,
Народный океан взбурлившие до дна.
Моих читателей: их миллионы!
И с ними у меня «эстетика» одна.

(«О соловье»¹).

Вот эта близость к читателю, внутреннее чутье к его художественным запросам и поднимают стиль демьяновского примитива до монументальной простоты. Мелочная, скрупулезная отделка, шлифовка деталей не занимает поэта, что особенно бросается в глаза в агитационном его творчестве. Агитка должна пережить напряженнейший акт рождения. Уловить на лету идею, упростить ее, молниеносно отобрать изобразительные средства, сообщить агитке характерные для народной художественности приемы образности, иногда еще установить ее хоровое исполнение — это ли не удел большого артиста. И все это достигается самыми простыми средствами. Вот Маяковский пишет агитационные стихи, а подросток в анкете удивляется: «У Маяковского ничего не понять: у него все слова переставлены наоборот»... Девочка пятнадцати лет пишет: «Демьяна Бедного я люблю, потому что он хорошо описывает быт народа, и его стихи, которые зовут к борьбе»... А рабочий-подросток заявляет: «Нравится Демьян Бедный за остроту ума и быстрый оборот речи»... Крестьяне любят его за «выговор очень приятный». Духовенство представляет его себе «во образе бесовском», злым, пропитанным ядом кощунственником. Солидные крестьяне рисуют его в своем воображении благостным старцем; пожалуй, здесь есть доля условной истины: они чуют в нем мудреца. Мудрость Демьяна, обусловленная глубокой культурой, поразительной эрудицией, каким-то особым умом и долгой выучкой в партии, — эта мудрость помогла ему овладеть художественными вкусами деревни. Какого, в самом деле, напустили туману на нашего мужика все эти мнимые «знатоки народа». Иногда просто становится жутко. Клюев и Есенин как будто ставят своей задачей застилать образ крестьянина, ища в нем какой-то мистической тайны. Выходит так, что наш мужик с его серым бытом — это только знак непостижимого мужицкого феномена, скрытого от нас. Отсюда мистический образ русского мужичка-страстотерпца, великого в своих страданиях, достойных преклонения, — самая черносотенная символика утверждения рабства. Демьян сокрушает эту традиционную иллюзию: деревня — это просто неизмеримое поле для нашей работы. Владимир Ильич учил нас так: не умиляться перед мужиком и не презирать его, а работать так, чтобы крестьянин видел, что пролетариат — его лучший друг.

Речевой склад Демьяновых агиток временами переходит на раешный речитатив; в другом месте мы останавливаемся подробно на райке. Здесь скажем лишь, что раешник — любимый метрический строй крестьянства. И не Демьян впервые обратился к этому строю, — Демьян Бедный лишь подвергнул его высокохудожественной обработке. Вообще же раёк и в устном творчестве и в письменных памятниках давно занял свое место. Любопытный памятник раешной агитки имеем мы в листовке «Турусы на колесах». Она представляет собой маленькую (в 3/4 листа) книжечку, довольно приятной внешности (по желтому полю красные густые цветочки-калачики, совсем как передник деревенской щеголихи). Автор неизвестен. «Москва, 1846 г.» — Агитка написана для крестьянства, об этом говорит уже самый пролог: «Что честной.

народ повесил головушку на правую сторонушку? Иль плохо можется-нездоровится! Взглянь-ка глазиком, поздравь с праздником. Други, иль забыли, как в старину жили?» — После обычного запева идет восхваление золотой старины. Для того и агитка изготовлена. Будто бы «Турусы на колесах», а на самом деле продуманное внедрение одной крепкой идеи — сохранение старины (крепостного права!). Осторожно, тонко, избегая оголенной тенденции (нет даже слова «барин»), воздвигается враждебность к новым веяниям. То ли дело старина, мирное житие, когда «за чужим добром не гонялись с богром» (sic!). Чем дальше заходило разложение хозяйственной старины, тем больше ревности проявляло дворянство в охране старины государственных порядков. Густо заседали «секретные комитеты»; подавались «записки»; шли споры; всё это возбуждало большие ожидания одних и опасения других; но охранители хотели одного: сохранения старины, и хоть это были предсмертные гримасы старого порядка, — безвестный автор разбираемой агитки тщится подбодрить своего слушателя: «Ну-же, ребятки, встряхнитесь, встрепянитесь! нам ли еще горевать? нам ли еще унывать!» Далее идет речь о заграницах: нигде-де нет таких хороших порядков, как в России! (удар по западникам!) Возвеличивается корона (это при Николае I!), победившая и французов, и шведов, и турок, — и все потому, что мы крепки стариной: вот где таится-де наша сила! А кто отрывается от древнего уклада — обречен на гибель. — «Живите-ка лучше не так, как хочется, а как бог велел; не горюйте, что от трудов праведных не наживешь палат каменных. Ведь всем придется в тот домик влезть, где ни стать, ни сесть»... Ведь и так хорошо мужику «в своей деревне при матушке сохе-андревне; сам сеешь, сам и жнешь, сам и песенки поешь». — Что до того, что одни — живут в палатах, а другие прозябают в нищете? — на том свете «станут все рядом, и в жупане, и в кафтане, и енералы, и капралы, и в звездах, и в лаптях (какая небесная демократия!); бывает еще, мужичок-то иной станет к енералу спиной, особенно к тому, что масляно маслил кашу да забижал милость нашу» (догадывайся, что автор-де некто иной как из мужиков!).

Эта агитка сделана под лубок; мораль ее — не надо никаких перемен; и без того хорошо, а то, глядишь, станет хуже. Напирающий город — вавилон; новые отношения — погибель; новая культура — дьяволово искушение. Самые счастливые люди — мужики; а если есть и другие, что «масляно маслят кашу», то их благо — призрачно: это им испытание, за которое ждет их роковая расправа в потустороннем мире.

Таких агитационных повестей, листовок, притч было множество; разве афиши Ростопчина не те же агитки! Всякое крупное общественное событие зачастую сопровождалось агит-повестями, агит-обращениями, агит-песнями и пр.

Примечания

1. Собр. соч., т. X.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница