Изломы пути. Глава 2

Собственно, об армейской карьере для сына Алексей Придворов и не помышлял. Но слишком уж соблазнительной была возможность дать мальчику образование, устроив его жить за счет казны. В самом Елисаветграде было юнкерское кавалерийское училище, где Алексею Придворову одно время доводилось служить привратником и посыльным. Но об этом привилегированном учебном заведении, воспитанники которого производились в офицеры, нечего было и мечтать. Речь шла о более простом и доступном — о военной школе, дававшей юношам кроме специальности общее образование и присваивавшей выпускникам нижние чины. Ближайшая такая школа, готовившая военных фельдшеров, была в Киеве. В эту школу собирался поступить приятель Ефима, сын жандармского вахмистра Лейчука. С ним за три рубля в месяц занимался репетитор, который с Ефимки — только за присутствие на уроках (без опросов, проверки и т. д.) — взял три рубля за весь курс.

Но трудность для губовского жителя состояла не в предстоящим экзамене: он был хорошо начитан, недурно писал и подтягивал свои знания лишь по арифметическим действиям. Вдобавок к этому у неге был еще похвальный лист от сельской школы. Трудность заключалась в том, что он относился к «прочим сословиям» и мог легко остаться за дверьми военной школы. Выручить могла лишь рекомендация влиятельного лица. Марфа Семеновна, принимавшая близко к сердцу судьбу мальчика, такое лицо отыскала. Это был живший в Губовке (имевший там свое поместье) председатель окружного суда Крамаренко. Помогла тут и мать, в свое время работавшая у Крамаренко прислугой, — и поручительство было получено.

В августе 1896 года мальчика повезли в Киев, он выдержал экзамен и поступил в военно-фельдшерскую школу.

Условия казарменной жизни были для него удивительны и необычны. Теплые комнаты, чистые постели, ежедневный горячий обед — всего этого и в помине не было в низкой, покосившейся, крытой соломой губовской избе. И деревянная сторожка в Елисаветграде, где перебивались на тощих харчах в далекие, полузабытые дни, не шла ни в какое сравнение с киевским жильем. Конечно, были тут и казенщина, и надзирательская придирчивость, и бессмысленная муштра, и привычка начальников унижать подчиненных, испытывать на них свою власть — все это переносилось нелегко, но воспринималось как неизбежные спутники царской службы, как необходимое условие «казенного кошта». И навык послушания, безотчетного следования установленному порядку вырабатывался у мальчиков исподволь, почти незаметно. Долгие годы потом стряхивал с себя поэт полученную в фельдшерской школе «казенно-патриотическую закваску». Об этой «закваске», длительное время мешавшей ему определить свое место в жизни, он писал в автобиографии (т. 8, с. 254).

Но школа все-таки давала знания, а в иных случаях не препятствовала проявлению воспитанниками индивидуальных способностей, стараясь лишь направить их в определенное русло. Так было и с Ефимом Придворовым.

Чуть не с первых дней учения юноша проявил особый интерес к книгам — к русской словесности, истории, языку. Невзначай и сам что-то импровизировал на школьные темы: то пригвоздит рифмованной шуткой зазнавшегося старшеклассника, то пустит стишок на дядьку-смотрителя, а то и на кого-нибудь из учителей. Но к «политике» был непричастен, а если и сочинял что-нибудь на темы, выходящие за рамки школьного быта, то либо в стиле модных тогда лирических сантиментов, либо же в духе верноподданнических идей. Несколько таких стихотворений было даже напечатано в газете «Киевское слово» за подписью «Е. П.». Сочинитель был тогда на третьем году обучения в школе.

Ефим знал наизусть многие произведения русской поэзии, хорошо излагал биографии писателей, но сбивался в хронологических датах. Немалые знания проявлял фельдшерский ученик и по части исторических фактов. Эти его способности педагоги старались продемонстрировать на инспекторских проверках. Решились даже показать его «высочайшему» покровителю — прибывшему в Киев попечителю военно-учебных заведений великому князю К. К. Романову.

Учителям-словесникам было доподлинно известно, что князь любил поэзию и даже писал стихи, но считал, видимо, это занятие не соответствующим своему сану и потому не ставил под стихами ни имени, ни фамилии. Так и печатались в русских журналах произведения неизвестного автора за подписью «К. Р.». Под темп же инициалами фигурировали они в хрестоматиях и календарях.

Педагоги в своих расчетах не ошиблись. Инспектируя военно-фельдшерскую школу, Константин Константинович обратил внимание на способного ученика. Расспросив о его поведении и проверив отметки в журналах, подарил мальчику несколько книг (это были сборники стихотворений Пушкина, Лермонтова, Крылова) и распорядился поселить его на время в квартире преподавателя древних языков, чтоб тот дал ему больше, чем можно получить на уроках по медицинской латыни.

Ученик пытался было заговорить о том, что фельдшерское дело ему не совсем по душе, но князь ответил сухо, что надо кончить «курс науки» и отслужить положенный срок. Программа же обучения была четырехлетней, а служить предстояло по полтора года за каждый проведенный в школе год...

Окончив школу, Придворов получил звание военного фельдшера и отправился к месту службы. По его просьбе и по прошению отца этим местом был назначен Елисаветград. В ту пору отец работал там носильщиком на железнодорожном вокзале, сын же прибыл служить в военный лазарет.

Служба была нетрудной, но она тяготила поэта: все больше тянуло его к сочинительству, и два стихотворения— «Ответ издалека» и «Лебеди», ничем, впрочем, не примечательных, — были уже помещены в одном из петербургских изданий — «Сборнике русских поэтов и поэтесс», вышедшем в 1901 году.

Однажды на станцию Елисаветград прибыл пассажирский поезд, в хвосте которого стоял салон-вагон синего цвета. Вагон этот отцепили и перевели на запасной путь. Принадлежал он великому князю Константину, который, как мы знаем, уже заприметил Придворова на киевском смотре. Ефим Алексеевич тут же сообразил, что князь приехал в Елисаветград инспектировать юнкерское училище, и решил не терять времени, проникнуть к нему и повторить давнишнюю просьбу — освободить от военной службы. На сей раз просьба была уважена, и фельдшеру разрешили сдавать экзамен на аттестат зрелости и поступать в университет с условием, что оставшиеся два года службы в армии он отбудет по окончании университетского курса.

Экзамен на аттестат зрелости сдавал он экстерном. Принимала экзамен комиссия при Елисаветградской мужской гимназии — проверяла тщательно и строго, ибо среди претендентов частенько попадались юноши со скудной подготовкой. Не мог похвастать багажом своих знаний и отставной военнослужащий Придворов. Ведь четырехлетний курс фельдшерской школы по части общего образования был значительно меньше курса классической гимназии: там не было алгебры, не было многих разделов геометрии, природоведения, да и немало воспринятого в школе забылось за прошедшие годы. Наспех по учебникам Ефим наверстывал недостающее, но результат испытаний оказался более чем скромным. Лишь по закону божьему он получил пятерку (еще бы, церковные книги читал он с малых лет), по русской словесности — четверку (ее он тоже знал хорошо); все же остальные предметы сдал на тройку.

Такой незавидный аттестат и пришлось отправлять в Петербург. К нему было приложено отпускное свидетельство, выданное старостой села Губовка Алексею Придворову и удостоверявшее, что «к отправлению сына его Ефимия в учебное заведение Губовское сельское общество с своей стороны препятствий никаких не имеет».

Наконец, было написано прошение на имя ректора Петербургского императорского университета. В нем абитуриент объяснял почему, имея фельдшерское свидетельство, он ходатайствует о зачислении не на медицинский, а на историко-филологический факультет (Придворов не знал, что медицинского факультета в Петербургском университете — в отличие от Московского — не было). Для сего он вкратце изложил историю своего поступления в Киевскую военную школу: «Родные, по бедности своей, рады были случаю пристроить меня на казенное иждивение, а я, хотя за четырехлетнее пребывание в школе по успешности в занятиях шел неизменно первым учеником, успел, однако, вполне убедиться, что истинное призвание мое — науки не медицинские, а гуманитарные...»¹

Примечания

1. Цит. по кн.: И. Бразуль. Демьян Бедный. М., 1967, с. 14.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница