Почта

«Его почта — это канонада, смерч, потоп... Письма приходят тысячами, пудами...» — свидетельствует друг Демьяна» профессор Ефремин. Он утверждает, что поэт получал больше почты, чем любой наркомат, даже редакция. Письма шли на разные адреса. «Москва», «Кремль», «Совет Народных Комиссаров». В «Правде» для Демьяна и его нового друга Михаила Кольцова специально отведен ящик — такой же объемистый, как для всей остальной корреспонденции.

Здесь можно найти такие деловые, толковые обращения, какие приходят в редакцию в наше время и находят отражение в рубрике «По следам читательских писем». Но интереснее обратиться к тем, что характерны для поры, когда грамотность была меньше, а наивность — больше, а сами причины обращений вместе с этими свойствами отошли в прошлое. Бумаги тридцатилетней давности в какой-то степени отражают лица авторов. Но тем занятнее взглянуть на послания, продиктованные чистосердечием, а порой и глупостью, — все это обильно представлено в почте Демьяна Бедного.

Здесь сигналы о беззакониях с требованиями вмешаться; просьбы о материальной помощи; приглашения просто приехать, познакомиться; восторженные отклики поклонников; ругань, угрозы врагов; наивные исповеди; аргументированные священным писанием возражения; бодрые приветы селькоров; вопросы о смысле жизни; указания поэту, о чем писать; просьбы к нему научить писать; цензурные и нецензурные поношения; и конечно, тьма-тьмущая стихов.

Пишут крестьяне, красноармейцы, пионеры, попы, воры, белогвардейцы, обманутые девушки, работники советских учреждений, железнодорожники, — да кто только не пишет? Один корреспондент из Киева делает это каждый день. Другой сообщает: «Я — инвалид, калека, у меня парализованы нижние конечности; пишу я неустанно, и времени у меня много; пишу рассказы, стихи, мемуары, драмы; я решил все мною написанное передать Вам в полное Ваше распоряжение; с сегодняшнего дня буду высылать ежедневно по тетрадке...»

На этом письме Демьян пишет «Караул!», но разбирает и читает все, никому не передоверяя. На все существенное дает незамедлительный ответ.

А вот сигнал серьезный. Демьян перешлет его, как по привычке говорит, в Чека.

«1927 год, числа 28 марта. Самосрочно. Весьма секретно.
Дорогой Демьян Бедный!
Просим Вас с горючей слезою. Делаются чудеса: уже целый год в селе Седюхи Черкасского округа, под самым Киевом, появилась тайная монахиня, называет себя княгиней Екатериной, тетка царя Романова. Она проживает у гражданки Соломин Перехватовой или укрывается в селе Дулевка, и там живет у гражданки Печенко. Везде она ходит по селам и объявляет, что скоро конец Советской власти, что она погибели обречена и что уже нет ни хлеба, ни соли и скоро не будет и воды. Эта монахиня собирает целые возы продуктов на генеральских вдов и офицерских сирот и на старых попов в Киев и Киевский монастырь. Муку, крупу, мед, воск, полотно, готовое белье. Она имела такой случай, в селе Седюхи при помощи местного священника о. Николая и Соломин Перехватовой собрали 147 пудов разных продуктов и погрузили на подводы и на станции тихонько в Киев. Это дело возбудили граждане села Седюхи. И подали на о. Николая в народный суд. Но слабо. Боятся анафемы матушки княгини тетки царя Николая. А тетка неуловима: тут, и там, и здесь, и кругом. Она имеет три имени: Екатерина, Людмила и Анна. А хитра, как змей летучий. Около нее имеется целый штаб мироносиц баб и стариков, и даже молодых, которые несознательны по опиуму для народа. Она ими командует и приказует. День и ночь несут и везут... Но этого мало. Два месяца назад матушка княгиня Екатерина получила груз на станции Киев из города Проскурова — четыре ящика. На ящиках была надпись: «Осторожно, стекло», — и это все было спрятано в Китаевской обители и зарыто в землю. Но зачем же стекло зарывать в землю; и говорят, что от ящиков пахло смазочным маслом, и матушка около них хлопотала очень, и ящики были тяжелые... и собаки лаяли... Она много кой-чего знает, больше, чем другой кто... Три года назад она перевезла из св. лавры сундук с вещами церковными, как-то: чаши, кресты, лампады, венцы, панагии, золотые и серебряные митры. И было спрятано в саду за кухней и за алтарем церкви и в правой колонне-столпе замуровано целое ведро с бриллиантами и золотом, алмазами... А наша местная сельская власть спит богатырским сном; она не видит. А лютая княгиня не спит и работает во славу божию; тетка ходит, она не ходит; ее возят, и руки целуют и ноги, и преклоняются, и уже ветер мысли ходит с нею. Нужно это в корне уничтожить: как это можно сделать? Ее особые приметы: росту среднего, лицо круглое, глаза серые, быстрые, походка легкая, в разговоре мягка и повадлива, лет от роду за сорок, на лицо моложава, лицо прячет под черным платком, на голове носит глубокий и длинный шрам; имеет при себе дамский малого калибра браунинг и порошок яду. Она ловкая, и быстра в движениях, и неутомимая. Ее возят из села в село днем и ночью и во всякую погоду... Демьян Бедный, распотроши пером колючим всю эту категорию, и чтоб расклювать, и пусти разные подробности, и чтоб кровь от крови отлилась. Писал быв. красноармеец и свидетель происходящего Николай Ручко».
Другой автор разоблачительного письма — крестьянин села Михалкове Монастырщинской волости Петр Синявин — тоже старательно описывает внешние приметы и «пускает» разные подробности, но еще пытается прибегнуть к поэзии:
«Начинаю Вам искладать свою нелитературную поэзию, но проработать ее Вам моя крестьянская просьба». На трех страницах описание похождений попа Алексея Косова, который совмещает свой сан со службой писаря и секретаря сельсовета, работает в кооперации, в машинном товариществе, еще где-то, всюду берет взятки, жульничает, пьет и прочее.
Письмо заканчивается просьбой сложить «как неможно получше стих» и послать в редакцию «Крестьянской газеты».
Не у всех есть досуг «пускать разные подробности». Вот просто телеграмма:
«Товарищ Демьян. Не откажи оказать надлежащее содействие по раскрытию новой «Дымовки», происходящей у нас в Сибири...
Жду помощи. Результат сообщи».

От иной просьбы селькора о помощи веет такой бодростью, словно автор сам хочет поддержать Демьяна: «Как они ни борись против нас, но селькоровского карандаша не брошу. Помоги и ты, дружок!»

Сигналы из Мологи изложены в виде готовой статьи, но автор сознается:

«Я не литератор, и моя статья, возможно, ляповата, но все, что здесь пишу, — это реальные факты деревенских задворков, эти болезни я описываю Вам, как хирургу: прошу сделать маленькую операцию в стихах».

Некоторые в поисках справедливости обращаются к Демьяну, как к последнему прибежищу: мобилизованному красноармейцу какой-то склад не выдал полагающейся зарплаты. Он уже обращался в суд, в «Красную звезду» и к военному прокурору — «...и теперь последний путь: я решился написать Вам, товарищ Демьян Бедный...».

Демьян должен защитить не только селькоров, рабкоров, красноармейцев. Из далекого дагестанского селения Ачи-Кулак ждут сочувствия, помощи по такому поводу: «У нас был суд над хулиганом по фамилии Ш. На суде защитник провел параллель и, защищая Ш., сослался на исторических лиц и, между прочим, назвал великого поэта Пушкина хулиганом и пьяницей... Этот скверный анекдот, дорогой Демьян, внесен в залу официальным лицом... надо защитить Пушкина», — пишет рабкор, «обливаясь кровью за любимого поэта», и просит у «монументального поэта» сочувствия и защиты.

Встречаются письма с документальными приложениями, в которых люди, считающие себя «учениками» Демьяна, явно проявляют излишнюю ретивость: сражаясь со склокой, сами разводят ее. Именно письмо одного из таких «учеников» с Украины вызвало у Демьяна решительный отпор: было написано объяснение, почему разоблачитель не прав. В большинстве же случаев приходилось вступаться, иногда выезжать на место, иногда просто сообщить про «Косого беса» или «тетку царя Романова» куда следует. Часто «искладает» Демьян «нелитературную поэзию»; делает «как хирург маленькие операции». Не впервой! «Вступаться» за Пушкина тоже не впервой. Вероятно, корреспондент из Ачи-Кулака знал, как Демьян Бедный благоговейно относится ко всему касающемуся великого поэта; не раз высказывал это в своих стихах, а при случае «защищал» Пушкина и без всяких ходатайств. Это было, когда какие-то пошляки в Москве отважились назвать новое кафе «Пушкин». Тут же появились и сделали свое дело протестующие стихи Демьяна.

Не всегда он может быстро ответить. И в этих случаях иной раз приходят язвительные строки: «Я не предполагал, что мы, простые смертные, не так-то легко можем обращаться со своими мыслями к великим людям...» Но большинство писем говорит о том, что крестьянин видит Демьяна никаким не «великим», а таким же, как он сам; то же происходит с красноармейцами, рабочими и всеми другими авторами, включая детвору. В донецких рудниках ребята избрали Демьяна почетным пионером и сообщили, что теперь он должен выполнять все пионерские заветы, которые в ту пору, как на грех, начинались с пункта: «Пионер не курит, не пьет, не ругается...» Ну уж этого Демьян никак не мог пообещать!

Трудновато было и с некоторыми другими детскими просьбами:

«Здравствуй, дедушка Демьян.

Прошу Вас, чтобы Вы скомбинировали басню про наших учеников».

Поэту излагается материал и дается обещание поместить его басню в стенгазете.

Насколько известно, такой басни для стенгазеты не было написано, хотя, впрочем, большая часть ответов Демьяна пропала. Копий он не оставлял, и все потонуло в дальних концах, куда было отправлено. Известен случай, когда Демьян бросил все из-за просьбы ребят со станции Архангельск-пристань: «Пришлите нам Вашу личность».

«...Так тронули меня эти каракули... что я немедленно ответил коротким стишком, сел в вагон и приехал». А ведь пионеры просили только фотографию...

В бумагах поэта случайно сохранился другой ответ детям:

ЗАКАЗ ПРИНЯТ!

От пионеров мне заказ:
— «Напиши пионерский рассказ!»

Товарищи пионеры,
Я приму все меры,
Не пожалею труда.
Но что напишу и когда,
Не могу сказать вам в точности.
Есть дела неотложной срочности.
Авось «опионерюсь» летом.
С товарищеским приветом!

Кроме заказов, приходят советы, требования. «Довольно Вам заниматься пустяками и тратить дорогое время на разных Мейерхольдов. Обратите-ка лучше внимание на нашу кредитную систему и постарайтесь понагляднее доказать...» В деловом письме из села выговаривают, что Демьян все еще пишет о царе: «Тут дело решенное, и писать не о чем. А вот почаще вспоминал бы ты, Демьяша, середняков, — так больше-то пользы будет». Заключительные строки уложены в рифму: «В «Известиях» черкните, я буду ждать ответ, а стихоплета извините, таланта у меня твоего нет».

Некоторые авторы пишут в стихах не потому, что пробуют свои литературные силы. Им просто как-то неловко разговаривать с поэтом прозой: уж раз, мол, ты так привык, так и мы из учтивости скажем по-твоему. Красноармейская вдова, крестьянка из Татарии, начинает просьбу: «Прости меня, почтенный, Демьян Бедный...»

Другой автор сообщает, что «пользуется приемами» «Демьяши, литературного папаши»...

Бедняк пишет благодарственное письмо на адрес «Правды». Добрые чувства свидетельствует стихами, чтобы оказать уважение, нисколько не помышляя о печати. Именно поэтому они и стоят того, чтобы их привести:

Тихим шагом, с твердой верой
Мы идем вперед.
Здравствуй, друг наш милай,
Ученый народ!

Но есть и другие «стихотворцы»: откровенно требовательные, наглые. Некоторые без обиняков сообщают, что готовы переехать в Москву — подыщи им службу и квартиру! Другие спрашивают: как писать, на какие темы? Третьи просят устроить стихи «как-нибудь». Один автор объясняет, что голодает, ночует на вокзалах, и сознается, что «мало знает технику стиха»; другой требовательней; горнорабочий из Донбасса послал в Москву два сценария и просит: «Вы — свой человек, узнайте и напишите мне». Третий сочинил сто стихов и желает быть... «вашим помощником и всей ВКП и также всем трудящимся, и я надеюсь, что моими стихами заинтересуются все трудмассы. Вы вполне отзоветесь на мои стихи, и прошу, чтобы Вы похлопотали перед Советским правительством об отпечатке моих стихов...».

Четвертый «печатался» в стенгазетах, а теперь «надумал перейти на газеты в Москве». Только он «слышал, что журналы обзавелись своими близкими журналистами и «чужому» трудно попасть, как бы хорошо он ни писал. Поэтому прошу Вас помочь продвинуть»...

Даже среди детей тоже есть авторы, которые ставят вопрос ребром. «Писать для меня — воздух», — заявляет ученик второй ступени откуда-то из-под Перми. И тут же оказывается, что его привлекают социальные темы, включая... проституцию. Ответ Демьяна на это письмо не известен, но есть другой, написанный позже, по такому же примерно поводу: восьмилетний Шура Софронов из города Ливны пишет «фундаментальные произведения» с помощью «секретарских» услуг кого-то из родных... Бедненький Шура! — восклицает Демьян, увещевая его «секретаря», «мне стало жаль его... Отпустите его на травку, пожалуйста, пусть кувыркается. Пусть детски озорует, яблоки из чужого сада ворует, но не пишет повести «в 10 частях». Какой ужас!» И Демьян серьезно излагает свои взгляды на раннее, «скороспелое» развитие, от которого не ждет ничего хорошего.

Нет, куда как приятнее получать от ребят просто приглашения: вот и с глухой станции Абдулино: «Скоро наша школа будет устраивать день Демьяна Бедного, так приезжайте...» — коротко и ясно. Поехать не удастся, а ответить надо. Надо не только отвечать корресподентам, а и ходить на свидания с ними. Ну как откажешь? Поэт-крестьянин из села Карюкино приглашаем:

«Хотя мне говорили, что ты не поэт, а ужасный прозаик, но я не верю и хочу с тобой познакомиться, а в Кремль не пускают, то выходи к церкви Василия Блаженного, в среду, в 4 часа; я там буду тебя ждать; я видел у нас в деревне твои стихи, как икона в хате: держут в красном углу...»

Или:

«Многоуважаемый Демьяша, хочу посетить тебя, чтобы рассказать тебе мою судьбу, как я бежал из дому и попал учиться, а я крестьянин настоящий, бедняк зарегистрированный, и о своем похождении и как проживаю в Москве очень поучительно могу обсказать».

«Ужасный прозаик» идет в среду к Василию Блаженному. В четверг «многоуважаемый Демьяша» встретится с тем, кто может все «обсказать». Труднее уважить такое: «Приезжай к нам на стэпи — незнакомый Вам товарищ монголец молодой...» И даже толкового адреса нету!

Самое хлопотливое дело, конечно, со стихами. Еще в двадцать пятом году Демьян дал объявление в журнале «Селькор», оповещая, что если... «поэт-корреспондент от меня ответа никакого не получает, это значит, что стихи, на мой взгляд, признаны плохими, и я не дал ответа, чтобы не огорчать автора. Обычно же я с хорошими стихами вожусь, исправляю, если надо, и сдаю в печать».

Последняя фраза, вероятно, еще больше обнадежила авторов. Мусора много. Но иногда — такие радости! Вот среди серых строк попалась одна: «...песком хрустящие объедки...» Все домашние помнят, как Демьян долго повторял три слова, спрашивал: «Как сказано? Ведь этот человек не может быть бездарным! Такая строка!» Вместе с тем бывали случаи, когда он отказывал в поддержке профессиональным поэтам. Об этом говорит письмо к писателю Ефиму Зозуле, с которым Демьян не был близок, но знал о его великолепных качествах редактора, человека мягкого, умеющего работать с людьми. Потому-то и обратился к нему:

«...Окажите т. Бердникову максимум внимания и ласки, смягчивши то неприятное впечатление, какое на него произведет мой отказ написать предисловие», Демьян, отказывая в этой просьбе, утверждает, что «стихи... следовало бы (с отбором и правкой) издать отдельной книжицей». В чем же дело? Почему, если «следует издать», поэт не удовлетворяет просьбы автора? «Хотел бы дать, но не могу, — пишет он. — Лукавить не умею. Не в моем они вкусе...», «Видит бог (!!), не могу!»

Демьяна оттолкнула, как он говорит, «изощренность ритмики... попытки писать не просто, а с закорлючинами, с претензией...». Поскольку Демьян далек от нетерпимости — пусть поэт издается на здоровье, но лукавить?.. Нет! Демьяна куда больше привлекает работа с самыми неопытными авторами. С давних времен. И не в одной деревне, наверное, сохраняются, а скорее всего уже пропали десятки писем, подобных тому, что пришло когда-то на адрес крестьянина Григория Чеснокова: «Почтовое отделение Тужа, Яранского уезда, Вятской губернии, деревня Евсино.

...Ваше стихотворение мною... отшлифовано... Но сюжет сохранен в полной неприкосновенности. Вам теперь станет ясно без пояснений, в чем — с моей точки зрения — недочеты Вашего произведения. Если у Вас сохранился оригинал... то Вы можете не без пользы произвести сверку.

...В редакцию «Бедноты» мною послано письмо, чтобы Вам был выслан гонорар. Какой, пока секрет. Но достаточный, чтобы приобрести на него хорошую корову. Назовите ее «Демьянихой». Мне приятно будет знать, что Ваши детишки — есть они у Вас? — будут вспоминать меня... парным молоком.

...Сколько Вам лет? Если много, то... Понимаете сами. Стихи не так-то легко даются. Если Вы будете и далее присылать свои стихи, то не обессудьте, если я не всегда отвечу. У меня времени в обрез. А жить так-то ли много осталось? Врачи чего-то не особенно мое здоровье одобряют. Надо, стало быть, мне поторопиться — пописать побольше в срок, какой мне здоровье отпустит.

Сообщите, какое впечатление произведет на крестьян подшлифованное мною стихотворение. «Ай да Чесноков, мать твою! — скажут. — Демьяна передемьянил!» И невдомек им будет, что Демьян тут «поддемьянил».

Всех благ! И хорошей «Демьянихи»!»

Несмотря на то, что поэт просил «не обессудить», он написал Чеснокову и после, рекомендуя «поучиться. Читайте Пушкина, Лермонтова и Некрасова. Глазами и ухом. Лучше стариков никто не писал».

Это свйдетельство отношения Демьяна Бедного к стихотворным начинаниям крестьянских корреспондентов сохранилось благодаря сыну Григория Чеснокова: став военным летчиком, потом журналистом, он понял значение писем, подученных еще когда он пил парное молока «Демьянихи». Сын сберег письма, рассказал историю о том, как отец, когда не стало коровы, спилил ее рог. «Это мне на память на всю жизнь, — сказал он, — как доказательство любви Демьяна к деревне, к нашему брату крестьянам!»

Крестьяне прекрасно знали, как относится к деревне Демьян, поэтому многие, отправляя стихи в редакции, прибавляли: «Если не подойдет, то передайте по назначению Д. Бедному».

Но не вся переписка так празднична, благодарственна:

Бог на беду тебя талантом,
Скажу, прекрасным одарил,
А ты, зловещий, лютый фантом,
Ты как талант употребил?
. . . . . . . . . . . .

Ругают в прозе и стихах.

Одно время стали приходить копии пасквиля, который обывательская молва с легкостью приписывала Есенину, который уважал Демьяна и знал, как высоко тот ценит его талант,

...Ты совершил двойной, тяжелый грех!
Своим дешевым балаганным вздором
Ты оскорбил поэтов вольный цех
И дивный свой талант покрыл позором...

Некий рифмоплет, в действительности сочинивший пасквиль, кичился «успехом», по-видимому не подозревая, что он лишь вторит белоэмигрантам.

Впрочем, даже из-за границы иногда приходят более благожелательные письма; одна эмигрантка просто призналась, что только на чужбине оценила лозунг «Мир — хижинам, война — дворцам!».

Из всей этой «канонады, смерча, потопа» выделяются еще две группы весьма своеобразных корреспондентов. Одна — образованные церковники, которые без ругани ведут с Демьяном дискуссии «на высоком уровне».

Он с удовольствием отвечает, поражая своей эрудированностью в вопросах религии. Другая может быть представлена письмом с 28 подписями — от заключенных:

«...В стенах советской тюрьмы, где окружающей обстановкой и внешними условиями дается широкая возможность к проявлению личности так называемого преступника, зреет и развивается ранее убитое человеческое «я», ища своего призвания и стараясь осознать самого себя, тем самым внося в свою жизнь что-то новое, доселе для него неведомое и чуждое».

Посылая стихи, воры утверждают, что «...Ваш отклик в положительном смысле на наше письмо и посылаемые стихотворения не только укрепит заложенный фундамент для наших духовных начинаний, но и возродит в нас веру в человека и жизнь, пробудив здоровое ее понимание!!».

Демьян, конечно, не брезговал и ворами, хотя был случай и ему пострадать от них: в ГУМе за покупкой калош и разговором с приказчиками хватился — нет портфеля! А там рукопись, деньги. Пришел домой злой. Но в тот же вечер раздался телефонный звонок:

— Товарищ Демьян! Вы нас извините. Мы сами расстроены. Думали — нэпман, а обидели нашего брата — пролетарского поэта.

— Ладно. За нэпмана меня не раз принимали, — сказал Демьян. — Ближе к делу!

— Да вот, совесть замучила. Ведь у вас тут работа... да и книги. А на деньги вы плюньте. Дело наживное...

Тон разговора становился все более сердечным с обеих сторон. Кончилось тем, что Демьян, выяснив, что жулики еще молоды, стал допытываться, как они «дошли до жизни такой». Уговаривал прийти на квартиру, побеседовать. Гарантировал полную неприкосновенность. После очень сожалел, что не явились. Прислали рукопись и книги. Тоже почтой.

Совсем неплохо, что у него большая почта! Даже собственные стихи получает...

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница